Венецианский дипломат Амброджо Контарини (1429–1499), представитель одного из древнейших и знатнейших венецианских семейных кланов, давшего Светлейшей республике не менее восьми дожей, стал первым иностранным путешественником, кто в печатной книге донес до западных европейцев свидетельство очевидца о Московском государстве. Посещение им Московии стало заключительным этапом трехлетней дипломатической миссии (1474–1477), главной целью который были переговоры о союзе с персидским правителем Узун Хасаном. Но нас будут интересовать не политические, а картографические последствия его путешествия.

Река по имени Монстр

Как Контарини сообщает в своих путевых записках, 10 августа 1476 года он отбыл из Астрахани (Citrachan) с торговым караваном, направляющимся в Москву. В течение 15 дней караван двигался по левому берегу Волги, затем на плотах переправился через нее и продолжил путь по степи. Наконец 22 сентября караван достиг земель Руссии, и уже 25 сентября, миновав по дороге города Рязань (Resan) и Коломну (Colona), Контарини прибыл в город Москву (la terra di Moscouia), «принадлежащий великому князю Иоанну, властителю Белой Руси». Там он находился до 21 января 1477 года, а затем получив разрешение великого князя, выехал на санях из Москвы через Вязьму (Viesemo) и Смоленск (Smolenzecho) в направлении замка Тракай (Trochi) в Великом княжестве Литовском [1, C20–C36].

Маршрут и перипетии этого путешествия хорошо известны из описания, составленного самими Амброджо Контарини. Также, каждому, кто интересовался этим описанием, хорошо известно о наличии в путевых записках темного места, связанного с описанием реки близ Коломны.

Город Коломна, куда караван прибыл 23-го или 24-го сентября, расположен, как пишет Контарини, рядом с рекой, через которую «есть большой мост, по которому переходят эту реку, а она впадает в Волгу» [1, C27].

Как хорошо известно, Коломна расположена у места впадения в Оку ее левого притока реки Москвы. Река Ока в свою же очередь более чем в 600 километрах ниже по течению впадает в Волгу. Если бы Контарини в своем описании реки ограничился приведенной выше цитатой, ни у кого не возникло бы сомнений — он имел в виду Оку. И в самом деле достаточно взглянуть на карту, чтобы убедиться: если двигаться по правому берегу Волги в сторону города Москвы, то стоящая на пути водная преграда, — это несомненно Ока. Из двух упомянутых автором городов, через которые прошел караван, Рязань стоит на южном берегу Оки, а Коломна – на северном. Оку необходимо преодолеть, чтобы затем, поднимаясь дальше на северо-запад вверх по течению реки Москвы (неважно, по левому ее берегу или по правому), добраться до столицы Московского государства.

Однако Контарини сообщением сведений о мосте через реку и о ее впадении в Волгу не ограничился. Он также записал название этой реки — и этим ввел в замешательство многие поколения редакторов, переводчиков и читателей. Это название различные издания записок передают по-разному. В традиционном русском переводе В.Н.Семенова 1836 г. [2] (а также в популярном английском переводе Уильяма Томаса, изданном Хаклютовским обществом [3]) это река Москва (Mosco). В современном (1971 г.) академическом русском переводе под редакцией Е.Ч. Скржинской [1] река эта названа на первый взгляд таинственным именем Мостро (Mostro), которое можно понять как «монстр», что наглядно демонстрирует приложенная иллюстрация. Этим же словом пользуются и последующие научные публикации, в частности, статья О.Ф. Кудрявцева [4]. Ни Е.Ч. Скржинская, ни О.Ф. Кудрявцев не сомневаются: под рекою Мостро следует понимать Оку. Однако попытки дать объяснение столь своеобразному названию они не делают.

Разницу названий в двух русских переводах несложно объяснить различием положенных в их основу источников. Академический перевод 1971 года был выполнен по оригинальному тексту из издания 1543 г. на венетском языке где реке было дано название Mostro.(Венетский язык — один из романских языков, который иногда рассматривают как диалект итальянского, и которым пользовались в провинции Венето с центром в Венеции, а также в регионах Средиземноморья, связанных с Венецией.) В XIX веке, однако, более доступным оказалось не оригинальное сочинение, а его итальянский перевод, который Джованни Баттиста Рамузио (1485–1557) включил во второй том своего сборника "Navigationi et viaggi". Том этот вышел в свет в 1559 году, уже после смерти составителя. По-видимому, пытаясь истолковать неясное название реки, редакторы сборника сочли его опечаткой и заменили словом Mosco — тем самым, которым Контарини называет реку, протекающую в пределах города Москвы. В результате этим именем река близ Коломны названа во всех многочисленных переизданиях, включая и то из них (1606 г.), которое легло в основу перевода В.Н. Семенова.

Но откуда Контарини взял название реки Mostro? И если автор записок ошибся, то в чем именно заключалась его ошибка?

Конфузия Амброджо Контарини

Чтобы найти ответ, обратимся к самому первому, прижизненному изданию записок Контарини, вышедшему в Венеции в 1487 году. Здесь нас поджидает неожиданная находка: в прижизненном издании записок название реки — mosto! Воспроизведем интересующий нас фрагмент в более привычной современному читателю форме, раскрывая лигатуры и диакритические сокращения, и дадим его перевод.

Trouassemo unaltra terra chiamata colona, laqual e arente dil fiume chiamato mosto et ha un gran ponte doue se passa la dicta fiumara, la qual buta ne la uolga.

Мы приехали в другой город под названием Колона, который расположен около реки, называемой Мосто, и где есть большой мост, по которому переходят названную реку, которая впадает в Волгу.

Текст этот не оставляет никаких сомнений: автор записок принял русское слово "мост", нарицательное название гидротехнического сооружения, за собственное имя реки. Причем встречается это слово лишь в прижизненном издании 1487 года. Проверив другие известные издания путевых записок Контарини, мы не находим названия "Mosto" ни в одном из них. Для удобства читателей, результаты сведены в следующую таблицу, где каждое издание записок снабжено гиперссылкой.

Таблица 1 – Названия реки близ Коломны в ранних изданиях записок Контарини.

Таким образом, последующие издатели и переводчики, стремясь, вероятно, восстановить осмысленность текста, пытались найти замену непонятному слову Mosto, что привело их к вариантам Mostro и Mosco. Заметим, что не стоит искать смыслоразличительную глубину в написании слова Mostro со строчной либо с заглавной буквы. Во всех тех изданиях, где слово mostro написано со строчной буквы, также со строчной буквы написано и название другой реки — uolga, и наоборот. Здесь мы имеем дело не с различием смысла, а с традициями или причудами наборщика.

Итак, таинственное название в записках Контарини скрывало в себе не реку Москву и не зловещего монстра, а близкое и понятное слово "мост". Находка эта лежала на поверхности, практически у всех на виду. Все, что было нужно сделать, это сверить текст фрагмента с первым прижизненным изданием записок Контарини. Согласно Е.Ч. Скржинской ([1], стр.90), экземпляр этого издания есть в ГПБ им. Салтыкова-Щедрина (шифр хранения 9.XIII.3.29). Более того, некоторые из топонимов были выверены ею по этому изданию (см. [1], прим. 133, 134 на стр. 247). Однако река Mostro, по-видимому, избежала проверки как редактором академического издания в 1971 году, так и кем бы то ни было в дальнейшем. В том, что дело обстоит именно так, убеждает не только молчание по этому поводу научных публикаций, но и заочный диалог, участником которого автору этих строк довелось стать не далее как в августе 2021 года. Моим собеседником был видный источниковед-медиевист, сотрудник одного из московских академических институтов, автор работ о Амброджо Контарини и Павле Иовии. Иными словами, существовали объективные основания рассчитывать, что его знания по теме нашего разговора отражают передовой уровень отечественной исторической мысли. Между тем мою реплику о слове "mosto" в первом издании записок Контарини мой уважаемый собеседник встретил со снисходительным наставническим скептицизмом, поставив под сомнение не только мое прочтение текста, но и сам факт моего обращения к изданию 1487 года:

Дорогой Денис,
«Река, называемая mosto» под Коломной, которую перешел герой, необязательно есть – как вы, кажется, предположили – непонятое русское слово «мост». Еще это может быть описка автора или опечатка наборщика, и подлинное имя упомянутой реки – Mosco. Потом он называет именно так речку в Москве. Ни я, ни вы не видели первого издания книги Контарини, а жаль. Как палеограф скажу, что «t» и «c» перепутать можно.

Этот комментарий подтверждает, что не только факт изначального использования автором записок названия "Мосто" был неведом профессиональному московскому историку и специалисту, но и в целом первое издание книги Контарини оставалось за пределами его горизонта. Тем самым комментарий этот свидетельствует о новизне изложенных здесь находок. Отправленная мною в ответ графическая цитата, не оставляющая места для палеографических сомнений, стала для моего собеседника откровением и вызвала эмоциональную реакцию:

Погодите, черт возьми! У вас первое издание Контарини 1487 года?! Откуда?! Я имею и пользуюсь только вторым — «Itinerario del magnifico e clarissimo messer Ambrosio Contarini… », 1524 г.!

Сосредоточимся теперь на одном из двух позднейших толкований, а именно на том, что река, которая преградила путь каравану близ Коломны и которая впадает в Волгу, и есть река Москва. Если судить исключительно по ранним печатным изданиям, можно заключить, что это толкование сложилось в 1550-е годы благодаря редакторам Рамузиева сборника «Navigationi et viaggi» (второй том которого, включающий в себя сочинения о Московии, был опубликован в 1559 году, но мог бы увидеть свет на несколько лет раньше, если бы не случившийся в издательском доме пожар). Выдвинем альтернативное предположение: толкование это сформировалось на несколько десятилетий ранее — еще в первой четверти XVI века, а то и в веке пятнадцатом. Этому предположению есть одно наглядное доказательство, одно убедительное свидетельство и один косвенный подтверждающий факт.

Конфузия интерпретаций

В качестве наглядного доказательства рассмотрим рукописную карту под названием Tab[ula] Mod[erna] Tartarie, или «Современная карта Тартарии». «Современными» или «новыми» картографы XVI века называли карты, которыми они дополняли классический набор из 26 или 27 карт, входящих в многочисленные печатные издания Географии Клавдия Птолемея. Карта эта впервые всплыла в частной коллекции в 1970-х годах. В 2009 году она была продана на аукционе Sotheby’s, а в 2011 году ее приобрел нидерландский антиквар и исследователь Фредерик Мюллер, который привлек к ней внимание историков картографии. Научные работы об этой карте опубликовали известный немецкий историк Петер Мойрер (1951–2020) [5] и сам Фредерик Мюллер [6]. В 2018 году карта была продана еще раз и в настоящее время находится в частной коллекции (Фредерик Мюллер, частное сообщение, сент. 2021).

Хотя поначалу происхождение карты стало предметом споров, что неудивительно для рукописи, последующие исследования, в том числе выполненные современными аналитическими методами, подтвердили ее аутентичность. Автор этой рукописной карты — известный эльзасский картограф Лоренц Фриз (ок.1490–ок.1531). Составлена она была в октябре–ноябре 1524 года и предназначалась для издания птолемеевой «Географии», вышедшего в свет в 1525 году в Страсбурге, однако выгравирована не была и в печать не попала [6].

С точки зрения своего картографического содержания рукописная карта Тартарии являет собой попытку совместить классические птолемеевы представления (в частности, о Рифейских и Гиперборейских горах, где берут начало все реки) с новейшими географическими известиями. В числе последних, как ясно следует из текста на обороте карты, — сведения о Московии, сообщенные Амброджо Контарини. На карте действительно нанесены основные опорные пункты его маршрута: города Citracam, Resan, Colona, Moschouia, Viesemo, Smolenzech, а также изображенный в виде города Nagai, символизирующий тартарские кочевья в междуречье Волги и Танаиса (Дона). Пункты эти великолепно ложатся на одну гладкую дугу, отмечая пройденный Контарини путь. Однако, продолжая внимательно изучать карту, мы наталкиваемся на один на первый взгляд невероятный факт. Река Москва (Moscus f.) изображена впадающей в Азовское море (Palus Meotis)! Как только такая несуразица могла прийти кому-то в голову!? Но не будем спешить высмеивать невежественность составителя карты. Приготовьтесь, читатель! Благодаря «Современной карте Тартарии» перед нами открывается редкая возможность совершить путешествие во времени на 500 лет назад в рабочий кабинет картографа XVI века. Там нам предстоит убедиться в логичности и обоснованности его решений.

Итак, на столе перед картографом лежат источники, которые ему нужно увязать в единую непротиворечивую графическую картину: во-первых, это непререкаемое птолемеево наследие, освященное авторитетом его предшественников — Восьмая карта Европы и Вторая карта Азии, во-вторых, это одно или оба издания путевых записок Контарини, вышедшие к тому моменту, а в третьих, дополнительные крупицы устных и письменных сведений, полученные отовсюду. В основу карты он кладет Вторую карту Азии, расширяя ее охват к северу и востоку. Заметим, что по сравнению с Птолемеем, Лоренц Фриз смещает все урочища приблизительно на 2 градуса к северу; так, исток Танаиса по Птолемею расположен на широте 58°N, а согласно Фризу — на широте 60°N. Не будем преувеличивать значение этого сдвига — он носит систематический характер и, по-видимому, является результатом случайного промаха, которых в издании Фриза немало (для примера обратим внимание на несовпадающие шкалы широт двух упомянутых выше карт).

Следующий шаг — нанести на карту столицу Московского государства. Москву к тому времени (1524 год) посетило немало западных путешественников, включая Сигизмунда Герберштейна, так что широта города, для измерения которой нужны лишь минимальные навыки, никоим образом не может являться загадкой. На своей карте Фриз изображает Москву на широте 57°30’N. С учетом поправки на систематическую погрешность в 2° это соответствует 55°30’N. В реальности широта Москвы — 55°45’N. Точность для XVI века весьма похвальная! Однако, поскольку, как мы помним, за основу карты взят Птолемей, эта широта уверенно ставит Москву на 2,5° южнее истока Танаиса. Иными словами, чтобы попасть из Астрахани в Москву, нужно пересечь Дон. Подтверждение тому, что он на правильном пути, картограф находит в записках Контарини: действительно, караван, с которым шел автор, на 15-й день пути достиг большой реки и переправился через нее на плотах. Этой рекой, заключает Фриз, мог быть только Танаис–Дон.

Далее картографу необходимо рационализировать в свете птолемеевых представлений тот неожиданный факт, что весь свой маршрут по Московии Контарини проделал по равнине, не встретив на пути каких бы то ни было гор. Здесь Фризу приходится идти на компромисс, внеся поправку в классическое птолемеево наследие. В Рифейском горном хребте он изображает брешь, через которую можно по равнине добраться из Москвы в Великое княжество Литовское, и через которую с запада на восток протекает река, соединяющая Вязьму, Москву и Коломну, начало же этой реке он кладет — в полном соответствии с принципами Птолемея! — на западном склоне Рифейского хребта.

Наконец составителю карты предстоит разобраться с рекою и мостом близ Коломны. Он со справедливым недоверием относится как к названию Mosto из издания 1487 года, так и к названию Mostro из издания 1524 года. Это более, чем странные названия, о которых никто из сведущих людей не упоминает. Уж не кроется ли здесь ошибка наборщика или корректора? Решение подсказывает сам автор записок — конечно же, это река Mosco, та же самая река, что течет через столицу государства. И Лоренц Фриз изображает город Коломну у слияния двух рек, одну из которых — Moscus f. — необходимо преодолеть, чтобы добраться до города Москвы.

Остается утверждение Контарини о том, что река эта впадает в Волгу. Но ведь теперь река Moscus от Волги надежно отделена Доном! Соединить ее с Волгой невозможно в принципе, и картографу не остается ничего другого, как признать это утверждение Контарини ошибкой и направить реку Moscus в наиболее логичном направлении — на юг в Азовское море. Отчаянность этого жеста вместо со скрупулезностью, которую составитель карты успел продемонстрировать в отношении к своим источникам, убеждают нас — хотя удовлетворительного решения он не нашел, задача о нахождении графического толкования утверждению «река Москва впадает в Волгу» была им поставлена!

Два дополнительных примера свидетельствуют о том, что в первой четверти XVI века эта идея действительно витала в воздухе.

В качестве первого примера нам послужит знаменитая Carta Marina Мартина Вальдзеемюллера 1516 года. Автор карты твердо стоит на птолемеевых позициях и не готов идти ни на какие уступки в отношении Гиперборейских и Рифейских гор. Однако в этом случае реки Москва и Волга–Ра оказываются по разные стороны водораздела, образованного Рифейским горным кряжем, а стало быть, пытаться представить реку Москву притоком Волги — дело совершенно безнадежное. Тем не менее Вальдзеемюллеру это удается! Составитель карты изображает еще одну реку под названием Volga fl. Она течет с востока на запад через крупное озеро, на берегу которого расположен город Nouoguardia. Несомненно, прототипом города является Великий Новгород, стоящий на берегу озера Ильмень, а прототипом реки — Волхов. Частичная омофония названий двух рек ввела картографа в заблуждение, но позволила ему решить задачу — графически отобразить, хотя и столь курьезным способом, впадение реки Москвы в Волгу. Поскольку прямых ссылок на Контарини Carta Marina не содержит, мы рассматриваем этот пример лишь как косвенный подтверждающий факт.

Вторым примером автор этих строк обязан своему уважаемому академическому наставнику, который привлек его внимание к историческому трактату «Historiarum sui temporis» («История моего времени»), над которым итальянский гуманист врач, историк и прелат Павел Иовий (1483–1552) работал на протяжении значительной части своей жизни. В первой по времени написания книге трактата, завершенной автором в 1515 году и получившей при издании номер 13 (всего книг 45), Иовий решительно утверждает, что река Москва впадает в Волгу — см. прилагаемую графическую цитату. Ниже даны современная транскрипция и русский перевод фрагмента:

Mosca urbs Regia, atque eam alluens Moscus amnis universae genti nomen indiderunt. Influit Moscus in Volgam amnem, qui prisco vocabulo Rha fuit. Oritur is in Hyperboreis; ac directo in occasum cursu campos Tanai proximos alluit. Inde curvatur, et retro deflectit in Orientem ingenti sinu effecto; ac mox in Hyrcanum praeceps evolvitur. Ab eo mari emporioque Citracham et adverso flumine Volga Persarum merces panni Serico et auro intexti, quibus Moscovitae sumptuosius vestiuntur, in Moscoviam perveniunt.

Столица Моска, а также поток Москус, через нее протекающий, дали имя всему народу. Москус впадает в реку Волгу, которую в древности называли Ра. Она зарождается в Гиперборейских горах и, взяв курс прямо на запад, омывает прилегающие к Танаису степи. Затем изгибается и отклоняется в противоположном направлении к востоку, образуя огромную петлю, и вскоре стремительно изливается в Хирканское море. От этого моря через торговый город Цитрахань и вверх по течению Волги в Московию прибывают персидские товары — шитые золотом шелковые ткани, одеваться в которые московиты почитают за роскошь.

По мнению автора этих строк, надежным подтверждением того, что Павел Иовий действительно написал этот фрагмент под влиянием своего знакомства (возможно, опосредованного) с известием Контарини, является употребление им названия Citrachan. Именно этим словом Астрахань обозначена как в первом (1487), так и последующих изданиях записок. В иных печатных и рукописных источниках — до заимствования этого названия Иовием — оно не встречается. Именно к такому выводу пришли в свое время П. Мойрер и Ф. Мюллер, специально занимавшиеся исследованием этого вопроса (Фредерик Мюллер, частное сообщение, сент. 2021). Что же касается другого потенциального источника, из которого Иовий мог бы взять название города, — рукописных морских карт-портоланов XIV–XV векоа, то, по авторитетному мнению Рамона Пужадеса, ведущего специалиста в этой области исторической картографии, название Citrachan или близкие к нему на портоланах не встречаются (Рамон Пужадес, частное сообщение, сент. 2021). Среди отечественных исследователей И.В. Зайцев возводит название Citracan к «карте Баттисты Аньезе» [7, стр.231], то есть опять-таки к Павлу Иовию и его карте Московии 1525 года.

Впрочем, здесь нужна оговорка: 13-я книга трактата оставалась в рукописи 35 лет и была опубликована лишь в 1550 году. Не могла ли она стать объектом позднейшей авторской правки, и не приложили ли к ней руку издатели и редакторы, подобно Джованни Рамузио, единообразия ради в 1559 году бесцеремонно исправившему на Citrachan оригинальные названия Githercan и Ghetercan, которыми пользовался в своем сочинении другой венецианский дипломат и путешественник Иосафат Барбаро? Отвечая на этот вопрос, заметим в первую очередь, что авторская правка практически исключена. Впадение реки Москус в Волгу и город Цитрахань упоминаются в пределах одного и того абзаца. Если бы Павел Иовий, который уже в 1525 году получил сведения о реке Оке из бесед в Риме с Дм. Герасимовым, взялся внести незначительное по сути исправление в название города, он непременно бы исправил и фактическую оплошность в тексте. Редакторская же правка весьма маловероятна: название Citrachan встречается в трактате лишь однажды, а стало быть о единообразии речи нет, да и Иовий — не тот автор, работы которого можно бесцеремонно править. К тому же, содержание фрагмента — описание торговли персидскими тканями по Волге с Москвой — является практически переложением записок Контарини (ср. [1], С17, С20). Таким образом, этот пример представляется нам убедительным свидетельством в пользу сделанного выше предположения.

Итоги

В статье обоснованы (насколько может судить автор этих строк — впервые) следующие выводы:

Послесловие: Встреча с ученым профессионалом

Читатель, вероятно, обратил внимание на то, что, вопреки общепринятому научному этикету, я не называю в статье имени своего уважаемого академического наставника, которому искренне благодарен за состоявшийся между нами разговор и совет по поводу «Истории моего времени» Павла Иовия. Объясняя в этом послесловии причины, побудившие меня так поступить, я назову его лишь инициалами: К.П.Т.

Надо сказать, что автор этих строк — не профессиональный историк, а инженер. Старые карты и история картографии — мое увлечение, которому я могу уделять лишь редкие минуты досуга, потому что львиную долю своего времени я посвящаю своему инженерному делу. При этом наблюдения и идеи, положенные в основу этой статьи достаточно просты — просты настолько, что у иного профессионального историка может возникнуть чувство глубокого негодования: «Как так, идея лежала, можно сказать, на самом виду, а я много раз проходил мимо и тоже мог ее найти, но вместо меня ее нашел какой-то любитель-технарь!». Чувство, надо признать, вполне объяснимое... Я бы тоже, наверное, пришел в ярость, если бы какой-нибудь историк или географ увел у меня из-под носа, ну, скажем, недавнюю идею состязательных временных грантов в пассивных оптических сетях...

В конце июля 2021 случай свел меня с К.П.Т. Как оказалось, он читал мои сетевые публикации на imago.by, в частности, заметку о сравнении двух экземпляров карты Павла Иовия, и неожиданно для меня очень высоко их оценил. Завязалась переписка, которая струилась как река, перекатываясь с темы на тему. Я получал дельные советы, рекомендации и... комплимент за комплиментом — один лестнее другого, было мне сделано и предложение начать сотрудничество в печатном издании.

Когда разговор зашел об Амброджо Контарини и его путешествии в Московское государство, я, как было сказано выше в основной части статьи, сослался на первое прижизненное издание его путевых заметок (1487 г.), чем вызвал бурную реакцию своего собеседника, который, как выяснилось, этим изданием не располагал и с его особенностями знаком не был. Выходило, что я, любитель, невольно нанес удар по самолюбию профессионального историка и источниковеда.

Как инженеру, мне среди прочего приходится заниматься технической стандартизацией, представляя свою компанию в Международном союзе электросвязи (МСЭ-Т), где для принятия решения нужен консенсус. Пятнадцатилетний опыт работы в МСЭ-Т (за это время я представлял три компании и две страны) убедил меня, что компромисс дороже победы в споре. Одерживая верх над коллегой, ты рискуешь приобрести врага — в лице самого побежденного, его компании или даже национальной делегации, — который станет затем блокировать все важные для тебя инициативы. Поэтому, если уж такая беда случается, стоит принять срочные меры к тому, чтобы немедленно разрядить обстановку. Делая шаг навстречу и пытаясь протянуть руку для виртуального рукопожатия, я отправил своему собеседнику статью Петера Мойрера о рукописной карте Тартарии 1524 года, упомянув о своих наблюдениях (к счастью, не обо всех) по отношению к ней. Однако, этим я только усугубил ситуацию.

Несколько дней спустя я получил от своего уважаемого собеседника письмо с прикрепленной к нему статьей. В письме он объяснял, что будучи «бюджетным работником», временами «вынужден печататься в предписанных журналах, сколь бы гадкими они ни были» и «на такой малоприятный случай состряпал статейку о карте Джовио», которую хотел бы мне показать — не найду ли я в ней каких-либо огрехов. При этом он добавлял, что понимает, что о картографии писать не должен, и обещал больше так не делать — мол, черт попутал. Вместе с этим письмом пришел и очередной (впрочем, оказавшийся последним) комплимент, не самый изящный, но, вероятно выстраданный, и оттого наиболее запоминающийся:

Смотрю на Вас с изумлением. Как Вам удалось так набраться, имея совсем другую профессию?! Не понимаю.

Прочитав присланную статью, я не мог не испытать чувство горечи и разочарования. Во-первых, в своей статье К.П.Т. пересказывал мою публикацию на портале imago.by от своего имени без ссылки на первоисточник. Во-вторых, часть статьи была посвящена непосредственно теме нашего разговора, но мое имя в ней упоминалось лишь в контексте несущественной банальности, а все сообщенные мною К.П.Т. находки и наблюдения излагались таким образом, что у читателя не должно было возникнуть сомнений: все они принадлежат автору статьи. Среди прочего, выходило как само собой разумеющееся, что и коллизию с рекой по имени Мост обнаружил именно К.П.Т. Все еще надеясь, что причиной всему стал лишь выбранный в спешке неудачный синтаксис, в своем ответе ему я обратил внимание на образовавшуюся двусмысленность в указании источника полученных от меня сведений и попросил его при публикации статьи такой двусмысленности избежать.

На этом наш продлившийся около трех недель заочный диалог завершился. В письме, полученном мною на следующее утро, мой уважаемый собеседник объявил, что передумал сотрудничать и поддерживать переписку со мной, добавив совет и замечание:

Во-первых, пишите о своих чахлых «открытиях» сами.
Во-вторых, если Вы завязали разговор, делиться важной информацией для Вас не право, а обязанность. Ваш прямой долг, если Вы ученый и служите науке.

Выражение «служить науке», слова «делиться» и «долг» поначалу поставили меня в тупик: «А как же прижизненное издание Контарини, а как же статья Петера Мойрера — разве я не поделился ими с Вами?» Но, поразмыслив, я смог найти непротиворечивую теорию, объясняющую столь парадоксальный выбор слов: если мой собеседник, будучи профессионалом-историком, считает себя олицетворением науки, то тот, кто этой науке служит, и уж подавно тот, кто лишь пытается завязать о ней разговор, в его глазах необходимо становится его личным слугой. Слово «делиться» при этом, очевидно, является результатом тщательного подбора и находится на своем месте, хотя и в особом, узко-специальном смысле — сродни тому, в каком вассалу в Средние века приходилось делиться с сеньором, или в каком уже не так давно дон Вито Корлеоне мог потребовать от членов своей "семьи", чтобы те делились с ним.

В отнощении истории картографии, называть себя ученым я не смею: меня не учили — я учился сам. При этом я не считаю себя ни чьим бы то ни было слугой, ни служителем чему бы то ни было. Я — исследователь, и мною движет «стремление исследовать и обнаружить истину»: a me veritatis investigandae ac in lucem proferendae, как когда-то написал Герберштейн.

Полученный мною совет был еще поучительнее. С одной стороны, изысканным словом «чахлый» мой собеседник по своей собственной воле, хотя навряд ли того желая, необратимо поставил себя в один ряд с теми профессионалами, кто будучи схваченным за руку, непременно кричал: «Да забирай ты свою чахлую тощую клячу! На какого лешего она мне сдалась?!» С другой стороны, к результатам своих исторических поисков я и в самом деле привык относится с иронией, но не является ли неизбывное желание профессионального историка и источниковеда заставить меня «поделиться» с ним своими идеями свидетельством того, что сам я эти идеи недооценивал? Так, найдя в словах К.П.Т. рациональное зерно, я понял, что мне стоит воспользоваться полученным напоследок добрым советом и написать о своих находках самому. Результатом стала эта статья.

Литература